Господин Мухоморский написал триста тридцать три романа, так и оставшихся неизвестными на Земле.
Трудно сказать, что помешало ему прославиться. Возможно, фамилия. Возможно, язык, на котором он творил, не являлся самым востребованным на его родной планете. Или он был слишком невзрачен внешне, в отличие от прославленного гриба, упомянутого в его родовом прозвании. Возможно, все это вместе. А еще он не пил коньяка и поэтому не мог завязывать достаточно глубоких отношений с издателями. К тому же по паспорту и внешнему облику он был женщиной, но отказывался от своей истинной природы по непонятным современникам причинам, и это заставляло их подозревать в нем безумца, возможно, опасного.
Господи, и зачем я это говорю, и зачем именно так? Между мной и господином Мухоморским неизмеримо больше различий, чем сходства. Взять хотя бы то, что он никогда не красил волос ни в какой цвет кроме рыжего и не принимал спиртного, а я уж двадцать лет хожу крашен в блондина и люблю выпить с друзьями пару стаканов "куба либре" прохладным летним вечерком. Он терпеть не мог стихов и никогда их не писал, а я, должен признаться, и в молодости ими баловался, и теперь не пренебрегаю. И уж точно мне далеко до его плодовитости. Различий не счесть!
Но людям всегда бросится в глаза скорее единственный на всю поляну мухомор (простите мне невольный каламбур), чем россыпь нежнейших маслят, и я понимаю, что обречен: мне припишут желание выразить в истории господина Мухоморского мои собственные напрасные чаяния и убитые надежды. Так вот нет же, нет! Я со всей серьезностью отрицаю и отвергаю эти подозрения. Между мной и господином Мухоморским – пропасть непреодолимая. Господин Мухоморский жил в сорок первом веке, а я живу сейчас. И давайте взглянем на самое важное отличие: господин Мухоморский умер, а я еще жив.
Сказать по правде, господин Мухоморский был отъявленным графоманом. читать дальшеОн писал запойно, болезненно, маниакально. Он писал, оставаясь полностью и безвыходно внутри собственной головы, внутри собственного мира, выстроенного из ничего, из случайных разрозненных впечатлений и нечеловечески мощной фантазии. Мира искусственного, насквозь фальшивого, выморочного, по отзывам современников.
Господин Мухоморский писал, не интересуясь окружающим миром, не давая себе труда справиться в надежных источниках, как устроены в реальности все эти вещи, о которых он писал: галактический спецназ, морфеохирургия, управление звездолетами, брачные обычаи космических моллюсков, тайные обряды потомственных собирателей душ. Он писал обо всем этом и о много другом, путая реальность и вымысел. Где галактический спецназ, а где собиратели душ? Ни один здравомыслящий человек ни за что не соединит их в одной истории. А господин Мухоморский – по морю аки по суху – пьяному же море по колено.
Потакая незалеченным детским травмам, слабости духа и плоти, развращенности ума и бесконечной лени, он населял свои миры невероятными, пронзительной красоты и силы героями, которые – опять же, по отзывам современников, – с первых реплик вызывали то ли рвотные спазмы, то ли будоражащий сахарный «приход».
Жертвенная псевдолюбовь и томные беспомощные красавицы, герои без страха и упрека и бездонной черноты злодеи – этот список можно продолжать бесконечно.
И, главный грех, господин Мухоморский обожал своих героев (у него не поворачивался язык называть их холодно-потребительски персонажами) и обожал свои истории. Когда не писал продолжение – а все его истории были продолжениями друг друга, бесконечно закольцованной системой сиквелов и приквелов, сагой о предках потомков и промежуточных звеньях, в которой уже невозможно найти самое первое начало, невозможно определить, кто кому отец или дочь, но все друг другу близкие родственники…
Так вот, когда не писал продолжение, господин Мухоморский любил посидеть в шезлонге на террасе с одной из своих бесчисленных рукописей, попивая лимонад на пряных травах летом или ароматный крепкий чай ранней весной или осенью. Зимой он устраивался в кресле у камина, раскрывал толстую папку с текстом и жадно впивался в него подслеповатыми от постоянной писанины глазами. Время исчезало для него, он исчезал для мира вообще. Нередко слеза стекала по его впалой щеке или из уст его вырывался вздох восхищения. Он любил своих героев, свои истории и свой слог.
Господина Мухоморского не читали, а если читали – писали в ответ вот все то, что осторожно, в очищенном и высушенном виде приведено выше.
Поэтому ангелы чтения не могли обнаружить эти текстов. У ангелов чтения всегда цейтнот, час пик и на носу дедлайн. Если задуматься об этом, становится не по себе.
Одно человечество производит столько текстов, что никакая бесконечность не в состоянии их вместить иначе как навалом, гигантской кучей, мега-кучей, слова такого нет. Слишком велика скорость пополнения. Ангелы чтения не успевают разобрать тексты по жанрам, расставить по полкам, ведь для этого недостаточно наскоро заглянуть в книгу или записку – необходимо дочитать ее до конца и хорошенько обдумать впечатления. Истории обманчивы и зачастую обещания, данные в начале текста, обращаются прахом задолго даже до середины, а в конце мы можем обнаружить, что дочитываем вовсе не то, что начинали читать. Ангел же должен безошибочно вывести из этого главный вектор, который и приведет историю на соответствующую полку в бесконечной космической библиотеке, и, в конечном счете, к тому читателю, которому она позарез нужна именно сейчас.
А любовные песни моллюсков, источаемые специальными железами и растворяющиеся в межзвездной пустоте, меняя ее органолептические свойства? Для потенциальных партнеров это весьма откровенное приглашение на свидание с указанием точных пространственно-временных координат, но… Но, положа руку на сердце, кто из вас станет отрицать, что в отрочестве провел не одну бессонную ночь, заливая сладостными слезами страницы переводов этих любовных посланий на ваши родные языки? Просто такова природа космического моллюска – самое разнузданное их совокупление возносит души разумных всех видов на максимально доступную им высоту.
А мемуары отставных космоспецназовцев – огонь, вода, иерихонские трубы и грохот коней всадников апокалипсиса?
А тайные манускрипты собирателей душ, леденящая бессмысленность которых порождает невыносимой жути кошмары в каждом, кто хотя бы взглянет на страницу?
А… нет, я только попусту теряю время, перечисляя явления, несомненно вам известные.
На самом деле сегодняшняя моя речь полностью посвящена господину Мухоморскому и его влиянию на состояние умов нашей галактики.
Я заговорил об ангелах чтения и их невероятной перегруженности работой. И да, эта перегруженность в сочетании с тем, что господина Мухоморского никто не читал, кроме него самого, и послужила причиной его слишком долгой безвестности.
Всем вам, конечно, известно, что единственный способ получить гарантированное внимание ангелов чтения – это вырвать из читательской груди вздох искреннего восхищения. Будет ли он звучать как «вау», «круто» или даже «охуеть» – не так уж важно. Ангелы слышат истинную природу этого вздоха, и она сродни происхождению Вселенной.
Но господина Мухоморского никто не читал. Если бы кто-то смог осилить хотя бы десяток страниц, хотя бы пару глав! Но это было решительно невозможно. Не на Земле.
О, вы совершенно верно подметили – господин Мухоморский был хотя и единственным, но бесконечно благодарным читателем самого себя. Но…
Но вы же знаете, как это бывает. Если до ангелов чтения и долетали восторженные вздохи господина Мухоморского, то любой вопрос: а кто это там так хвалит книгу? – получал незамедлительный ответ: автор! – аааа… И заинтересовавшийся было ангел разочарованно отворачивался и поддергивал рукава, чтобы погрузить натруженные руки в завалы непрочитанных книг.
Но был один ангел – мы не можем поблагодарить его персонально, потому что ангелы чтения не носят никаких имен, по крайней мере, не открывают их людям, чтобы не было соблазна объявить их выбор обусловленным личными предпочтениями и поставить под сомнение, – но был, повторюсь, один ангел, который, год за годом слыша восторженные вздохи господина Мухоморского, научился различать его голос среди других голосов.
– Кто это там в таком восторге от текста? – прозвучало в очередной раз под сводами книгоприемника.
– Автор, – с легкой иронией ответствовал один из крылатых тружеников.
– Опять все тот же, – добавил третий ангел. И повторил: – Опять все тот же…
И бесконечная любознательность, присущая ангелам вообще, и бесконечная усталость от монотонной работы, толкнули его на необычный шаг. Он был, в конце концов, озадачен и покорен упорством неведомого автора, постоянством его в любви и преданности своим текстам.
И он протянул руку и взял рукопись прямо из рук господина Мухоморского.
Рвотный спазм и сахарный «приход» настигли его одновременно на первом же абзаце. Звездные руки его дернулись было в естественном жесте укушенного – отбросить от себя ядовитое существо. Но он был ангел чтения. Взявшись читать, он должен был довести свой труд до конца. И он, тихонько подвывая от тоски и обреченности, дочитал до последней строки и перевернул страницу.
И Вселенная перевернулась. И еще раз. И еще.
С каждой перевернутой страницей переворачивались миры в голове ангела. Книга была вовсе не тем, за что выдавала себя с первых фраз. Книга лгала и кокетничала, отпугивая и заманивая, увлекая в головокружительный полет, и он едва успевал за ней. Книга резала правду с оттяжкой, книга кричала и ворковала, хохотала и ныла, обличала и превозносила – весь мир, видимый и невидимый, физический и запредельный.
И каждая фраза в ней была на другом языке.
Вся бесконечность обитаемой Вселенной, все живые, мыслящие, любящие были представлены в ней так ярко и всеобъемлюще, что даже у ангела чтения, читавшего вообще всех, захватило дух от этой полноты.
И все это было воплощено в персонажах из засахаренного картона, щедро усыпанного стразиками, и это было уже совсем невероятно прекрасно.
Вот это вот – вот это вот! – славило творение и Творца, воспевало бесконечность так, что бесконечность не могла не заслушаться – не могла бы… если бы услышала. Но у нее не было ни единого шанса услышать эту восхитительную песнь.
То есть, не было прежде.
А теперь – была. Потому что ангелы чтения связаны между собой единой коммуникационной сетью, и что испытывает один, может быть известно каждому. И тот безвестный ангел чтения, который читал текст господина Мухоморского, открыл свое сознание. Лучи изошли из его головы, из его сердца, из его ладоней, на которых он бережно и почтительно держал рукопись господина Мухоморского.
Это был неповторимый миг – миг, когда из рук ангелов упали раскрытые книги, и рты их приоткрылись, и крылья возделись над головами, и в глазах зажглось восхищение.
Буду краток. С тех пор мы читаем книги господина Мухоморского, мы все. Космоспецназ обливается слезами над историями о моллюсках, собиратели душ хохочут над вымышленными мемуарами космоспецназа, моллюски вздыхают о земных красавицах, морфеохирурги… впрочем, о них ничего лучше не говорить, особенно перед сном, и, глядя на часы, я предпочитаю обойти стороной те эффекты, которые произвело на их цивилизацию массовое чтение романов господина Мухоморского.
И только на Земле, на которой он прожил все сто пятьдесят лет своей мирной однообразной жизни... Только на Земле он остается совершенно безвестным, непризнанным гением, звездой не только безымянной, но и невидимой. Но, излучая в спектре, недоступном земным приборам, он стал ярчайшим светилом всей галактики.
Как такое может быть?
У меня нет ответа на это. Но я часто задаю себе вопрос: что было бы, если бы он сам не любил своих текстов, своих героев, своей судьбы? И ответ на этот вопрос приводит меня в ужас и трепет.
На этом позвольте мне закончить мою речь – и да пребудут с вами Сила и любовь.
И со мной.